Человек в четырёх волнах модернизации: от физической выносливости к воле

Современные формы труда и субъектности невозможно понять без исторического контекста. Элвин Тоффлер, американский футуролог, в своей работе «Третья волна» (1980) предложил модель общественных трансформаций через последовательность трёх «волн» —- аграрной, индустриальной и постиндустриальной. Сегодня, на фоне стремительной цифровизации и интеграции искусственного интеллекта в повседневную деятельность, мы, по-видимому, входим в новую, четвёртую волну.

Цель этой статьи — проследить, как изменялись требования к человеку в каждой из этих волн, и сформулировать предположение о ключевом качестве, необходимом для субъектности в эпоху ИИ.

В качестве рамок анализа используются труды К. Маркса, М. Вебера, З. Баумана, Ф. Тейлора, Р. Сеннета и других исследователей труда и модерности.

Первая волна: аграрное общество и телесная выносливость

В аграрной фазе человеческой истории — которую Тоффлер обозначает как первую волну — основой социального воспроизводства была физическая сила и выживаемость. Производство происходило преимущественно в домашних хозяйствах или малых ремесленных формах.

Карл Маркс писал о «естественной зависимости» в доиндустриальных обществах, где человек ещё не отчуждён от результатов своего труда, но зависит от природных циклов и собственного тела.

Здесь труд был не разделён и не стандартизирован. Однако он был крайне уязвим: болезни, неурожаи, слабое развитие медицины и отсутствие социальной защиты делали физическую прочность едва ли не главным условием выживания.

Женщины рожали по 8–10 детей не в силу репродуктивной идеологии, а как форма компенсации смертности. Рабочие руки в прямом смысле обеспечивали продолжение рода и хозяйства. Не было труда как системы — была жизнь как работа.

Вторая волна: индустриализация, дисциплина и нормализация

С началом индустриальной модернизации (вторая волна по Тоффлеру) происходит резкий переход: труд становится организованным, разделённым, стандартизированным.

Ф. Тейлор в своей теории научного менеджмента предложил идею максимальной рационализации и нормирования операций. На смену телесной выносливости приходит дисциплина и подчинение правилам.

М. Вебер в этом контексте говорил об «очаровании бюрократии» как форме рационального господства: человек становится частью системы, винтиком, и его успешность определяется степенью соответствия стандарту.

Отклонения от нормы — медицинские, поведенческие, идеологические — стигматизируются.

Одновременно, индустриализация создаёт первую массовую профессионализацию. Образование становится каналом социальной мобильности. Знание превращается в капитал, особенно в технических и управленческих сферах. Однако сама система остаётся жёстко иерархичной.

Третья волна: креативность и одиночество

В постиндустриальную эпоху (третья волна), описанную Тоффлером, начинается сдвиг в сторону нематериального труда, производства символов и идейной новизны.

Работа с информацией, брендами, контентом и эмоциями — становится основной зоной экономической активности. Ричард Флорида вводит понятие креативного класса — специалистов, зарабатывающих интеллектуальной и творческой деятельностью.

Однако эта креативность часто оказывается связана с высокой степенью нестабильности, прерывности и личной уязвимости.

Зигмунт Бауман в «Текучей современности» описывает эту эпоху как время, когда прежние социальные гарантии размываются, а человек превращается в проект — в постоянно меняющийся объект «самопрезентации».

Труд становится проектным, отношения — краткосрочными, биографии — фрагментарными.

Форма занятости всё чаще принимает прекариатный характер (по термину Гая Стэндинга): нестабильные, неполные, фриланс- или гиг-работы становятся нормой. За внешней свободой выбора скрывается высокая тревожность и утрата структур поддержки.

Четвёртая волна: искусственный интеллект и возвращение к воле

Цифровизация и распространение ИИ создают новую конфигурацию труда. Большинство рутинных и даже интеллектуальных задач может быть передано алгоритмам.

Если раньше ключевыми ресурсами были тело, знания или креатив, то теперь встает вопрос:
а что остаётся человеку, когда всё это может делать машина?

Мы предполагаем: остаётся воля.

Не воля как психологическое качество, а как форма устойчивости в условиях радикальной неопределённости. Способность ждать, удерживать намерение, быть действующим субъектом, когда всё вокруг становится реактивным и мгновенным.

ИИ не может ждать. Он не терпит. Он не ошибается «по-человечески».
Но и не хочет. А человек — может захотеть. Прожить, пережить, различить. Сделать выбор и не отступить.

Поэтому субъектность в эпоху ИИ требует не скорости, не яркости, не даже знаний.
Она требует намерения.
Готовности остаться в реальности — не в симуляции, не в интерфейсе, не в токене.
Воли — как способности быть собой, даже когда мир соблазняет быть всем остальным.